ЗДЕСЬ РУССКИЙ ДУХ

В Доме актера прошла премьера спектакля "Татарин маленький". На афише - две вишенки на одной веточке. В фойе - коробка с табличкой: "На покупку вишневого сада. Лопахин". В коробке кучка червонцев. На сцене - "нечеховская комедия" Алексея Пояркова "Татарин маленький", которую разыгрывают участники театра "Zooпарк" Лев Харламов и Олег Шапков, а также Юлия Косарева и режиссер спектакля Леонид Чигин.
В глухом поместье живет-поживает нелюдимый и беспамятный Коляй Коляич (Харламов), к которому однажды являются беглые картежные шулера Семен Петрович (Шапков) и Елизавета Капитоновна (Косарева) с намерением позаимствовать лошадку. Но неожиданно для самих себя гости решают воспользоваться амнезией хозяина, героиня околдовывает Коляя Коляича воспоминаниями об их якобы супружестве и отсылает беднягу "на воды", взяв с него расписку о передаче разбойникам имения... Потом начинается второй акт, и оказывается, что все немножко не так. Коляй Коляич эффектно возвращается из загранкомандировки, успешный, самодовольный, жестокий - не беспамятный, а злопамятный. Правда, вскоре оказывается, что все немножко... и не так тоже.
Этот водевиль Пояркова ставился и во многих периферийных театрах (Омска, Красноярска, Норильска), и в Москве, за него драматург получил немало призов. Но одна из постановок (в Театре имени Пушкина), как свидетельствует Интернет, у отдельных критиков вызвала предельное раздражение. Причем обруган был не спектакль, а пьеса как таковая. Дескать, сказать драматургу нечего, и он прибегает к чеховским цитатам - с ними, авось, покатит. Из лексикона критиков особенно запомнились фразы "придурковатый помещик", "парочка аферистов", "прожженный циник", "прибирают к рукам", "прием несвеж и неуместен", "ни богу свечка, ни черту кочерга".
Лично я пьесы не читала и столичной постановки не видела. Однако о том, как разыграли "Татарина маленького" нижегородцы, почему-то хочется говорить в совсем других выражениях.
В первой части вообще не очень понимаешь, что происходит и к чему идет. Но увлеченно следишь за репризами и шутками-прибаутками. За тем, как при первой встрече герои как будто играют в прятки, по-детски побаиваются друг друга. За причудами Коляй Коляича в колпаке и вязаном халате до полу. За тем, как он замирает при приближении лже-жены, которая кружится в "воспоминаниях", и как сам вдруг начинает верить в заправдашность небывалого, а его насупленность сменяется забавным романтическим настроем. Как уморительно герои Харламова и Шапкова устраивают дуэль. Как Семен Петрович искренне удивляется, осененный пониманием того, что задумала его партнерша. И как неистовствует, что он стал-де героем водевиля, а раньше, раньше Лермонтов писал с него Печорина!
Сюжетный конфликт залит водопадом вроде бы безделушек, придумок, находок - и в игре, и в сценографии. Топор - от Федора Михайловича. Ружья - от Антона Павловича. Халат - от Обломова. Вонючая жикость в заначке - от Плюшкина. Но не только по этим забавным атрибутам классики - частым участникам модных пьес - ее опознаешь. И не потому, что на декорациях цветущий сад, а герои поминают то Овсова, то выдают монологи а-ля Раневская. Все содержимое классического багажа обыгрывается актерами со смехом, не переходящим в пародию, - тонко и любовно. А "несвежий" прием "стрельнуть сигарету из зала" оказывается уместным, подается артистами естественно и по-камерному тепло. Их игра кажется прекрасной смесью увлеченности и мастерства, дуракавалянья и серьеза. И интрига есть, и подтекста - сколько хочешь, и современно, и неложно-классически. По большому счету, со вкусом. Вроде бы следишь за игрушками и игрой в классики, а потом вдруг опознаешь свое, родное, не столько по атрибутике, сколько по духу.
Вот городовой Аристарх Ливаныч (Чигин), несколько раз возникающий по ходу действия. Ему положено арестовывать, а он - бац! - и впадет в мечтательность. Задушевный голос над залом озвучивает его раздумья: "В средней полосе России... В средней полосе России..." Ну, и дальше следуют всяческие слова о дураках, дорогах и прочие лирические отступления. Мол, когда после дождя дорогу размоет, у идущего по ней всякие мысли рождаются, - оттого в средней полосе России столько мыслителей... Может, конечно, именно эти самые мысли и мешают дороги строить, и действие спектакля замедляют, зато тормозят, например, исполнение приговоров.
В подобную же прострацию впадают и все прочие персонажи, когда неожиданно натыкаются на сцене на игрушечную железную дорогу. Тут же все забывают, замирают перед чудом техники, покоряющим непостижимые просторы.
"Я вас прощу!" - грозится возвратившийся Коляй Коляич. "Не надо! Не надо!" - уговаривают его. Здесь жертвы натачивают зубы, а хищники склонны к самобичеванию, граничащему с мазохизмом. Пока "униженный и оскорбленный" избавлялся в других широтах от стыда и страха, разбойники-шулера обихаживали его имение, цветы выращивали, сад возделывали - кажется, урюк, а то может и крыжовник там, вишни... В стыде и смирении. Ангелами, конечно, разбойники не стали, но тоски в глазах прибавилось. И, когда Коляй Коляич щеголем явился доказать, отомстить, научить жить, озвучить всякие заморские слоганы вроде "Не! Бойся!" или "Искусство должно принадлежать пиплу!", его обидчик бесподобно-трогательно бубнил себе под нос: "Пойду я окучу. И привью." Только, видимо, не очень-то прививаются эти тренинги по избавлению от комплексов - в средней-то полосе России.
Кстати, ослепительный белый костюм, в котором Коляй Коляич, мести и немой сцены ради, явился на пять минут (отчаянный жест героя и щедрый жест постановщиков!), быстренько сменяется диким сочетанием ажурной кофточки, розового фрака и парусиновых брюк, которое как бы отражает многослойный бродяжнический опыт героя. В общем, остался изгнанник таким же "татарином маленьким", каким и был. Маленьким человеком. Незваным гостем - там, в другой жизни.
В финале он, "прожженный циник", не состоявшийся мститель, тихий, беспомощный, несчастный, в прежнем своем халате. То ли все, что с ним случилось, уже было в его прошлом, то ли случится еще раз. И вновь подлецы окажутся смирными тружениками, потерпевшие начнут хорохориться, каждый будет одинок со своими виной-бедой, каждый вдруг обнаружит свою нужду в людях. И дороги размоет, и мысли нагрянут, и паровозик позовет в неведомую даль.
А кто такой "татарин маленький", про которого поется в спектакле на мотив то "Ой, ты степь широкая", то "Валенки, валенки"? А бог его знает. Случайный встречный русского путешественника. Может, именно оттого, что он запал герою в память, тот и вспомнил все, что забыл.